Леонид Климов
Текст: Леонид КлимовПеревод: Дарья Дорничева08.12.2021

Леонид Климов: О том, как сувениры из Германии открыли окно в другой мир

Мой сын не очень впечатлился, когда я рассказал ему про свою зеленую куртку, которую я получил в подарок примерно в его возрасте, в шесть лет. Будучи гордым владельцем рабочих штанов с 14 карманами, он не мог понять, что особенного в простой куртке, в которой карманов всего шесть. Но для меня в то время она была больше чем просто курткой. Она была символом причастности к другому миру, недосягаемому для жителя среднерусского провинциального города. Более того, этот мир невозможно было даже себе представить.

Да и все, что она тогда привезла, было удивительно. Например, два плюшевых медведя флуоресцентных цветов. Или пачка кофе, герметически закрытый твердый кирпич, сразу обмякший, как только мы продырявили его ножом. Окном в этот другой мир, помимо нескольких фотографий, которые сделала мама, стала тонкая книжка в мягкой обложке – «Das neue Berlin» – «Новый Берлин», картинки в которой производили на меня впечатление, подобное иллюстрациям к романам в жанре научной фантастики. Помимо разных достопримечательностей там была фотография нескольких (довольно ухоженных) панков с ярко раскрашенными ирокезами. И конечно, фотография Стены.

Мне было шесть лет, и «внешний мир» до тех пор не слишком меня занимал. Он даже как будто не особенно существовал. И вдруг он сам пробрался к нам в дом в виде разных вещей и картинок. И как-то там остался. Моя мама потом рассказывала мне, что то, что она основала именно вальдорфскую школу, вышло скорее случайно. Просто некоторым учителям в то время было понятно, что советская школа, скажем так, не самая оптимальная форма обучения детей, что нужна «другая» школа. Но какая именно, никто не знал. И случилось так, что в год распада СССР в город приехали ученики одной берлинской вальдорфской школы, после чего начались все более тесные и интенсивные контакты с ней. И эти контакты оказались, конечно, возможными только благодаря тому, что страна открылась. Даже если и открытие страны, и контакты были, возможно, случайностью.

«Внешний мир» меня до тех пор не слишком занимал. Он даже как будто не особенно существовал. И вдруг он сам пробрался к нам в дом в виде разных вещей и картинок

Начиная с 1992 года я рос в двух разных мирах. С одной стороны, я был просто «постсоветским мальчиком», взросление которого пришлось на 1990-е годы со всеми (ну хорошо, скажем — со многими) их особенностями. Как и многие другие дети, я страдал от того, что каждый раз, когда нам хотелось погонять мяч во дворе, этот самый мяч нужно было одалживать у соседей, которые жили в другом подъезде (а что делать, если их вдруг не было дома?). Как и многие другие дети, я долго со всех сторон рассматривал упаковку с заветным «сникерсом», прежде чем наконец решился ее открыть (под рядами сложенных стульев в актовом зале нашей школы было темно и тесно). Как и многие другие дети, я был абсолютно свободен — так, как не могут быть свободны мои собственные дети сегодня: мы играли на стройках, заброшенных после распада страны, в полуразрушенных церквях, где по ветхим лесам можно было забираться на колокольню прямо до креста, в настоящем истребителе (МиГ-21), стоявшем в ближайшем парке и день ото дня терявшем свои составные части (мы, кстати, были уверены, что это самолет Гагарина).
В то же самое время я жил в совершенно другом мире, который мне трудно назвать исконно европейским или немецким, но и советским или русским он тоже не был — в мире, созданным русской вальдорфской школой, перенявшей и адаптировавший многие немецкие традиции и обычаи, от Праздника фонариков и Адвента до переведенных на русский песен, которые, как я теперь понимаю, поют немецкие школьники. 

Я жил в совершенно другом мире, который мне трудно назвать исконно европейским или немецким, но и советским или русским он тоже не был

Каждый год к нам в школу приезжали немецкие учителя и ученики, которые часто останавливались у нас дома. В 1998 году мне посчастливилось самому поехать в Берлин по обмену. И эта поездка также не была для меня поездкой «на Запад», скорее — поездкой в другой мир, почти в потусторонний. Там, где я жил в Берлине, был фонтан с желтой водой. На детских площадках (что? настоящие детские площадки?) был стол для настольного тенниса и канатная дорога (мы такого никогда не видели, поэтому русские ученики называли ее, по сходству формы, вантузом). Семья из двух человек жила в пятикомнатной квартире (мы жили вшестером в трех малюсеньких комнатках). Там было мороженое в шариках (сто миллионов сортов, а не два), зайцы прыгали по парку, в школе был концертный зал, по городу ездили двухэтажные автобусы, мы катались на яхте с парусом…

Там было мороженое в шариках (сто миллионов сортов, а не два), зайцы прыгали по парку, в школе был концертный зал, по городу ездили двухэтажные автобусы

Эти две недели я чувствовал себя абсолютно счастливым. Семья, у которой я жил, была чрезвычайно хорошо ко мне расположена, они задаривали меня всякими вещами и книгами. С немецким языком тоже все как-то получалось: не очень удобно было, конечно, то, что мы до тех пор прошли только настоящее и будущее времена, но я как-то умудрялся рассказывать и о своем прошлом. Осенний дождь провожал мое такси до вокзала. Я сел в поезд, который должен был вернуть меня в Россию. Когда потекли мои первые слезы, я был уже в родном городе. Несколько неудачно получилось, что осень наступает в России чуть раньше, и в то время, когда в Берлине все было еще зелено, дома меня встретили голые деревья и обнажившиеся пятиэтажки, вечные стройки, наполовину разрушенные церкви и остатки истребителя. Больше никакого настольного тенниса в парке и никаких прогулок под парусами.

В какой-то момент я вернулся в Германию, теперь как молодой ученый. И остался здесь

После этого были книги, друзья, собственная рок-группа, археология, любовные похождения, снова книги, университет, переезд в Санкт-Петербург, интернациональная тусовка и пьянки в ночь с пятницы на воскресенье в барах «Дача» и «Циник», снова книги, аспирантура. И в какой-то момент я вернулся в Германию, теперь как молодой ученый. И остался здесь. Я жил преимущественно в Киле и Гамбурге, несколько месяцев провел в Мюнхене. Я проехал Германию и соседние страны вдоль и поперек, живал в Париже и на юге Франции, сначала со своей женой, потом втроем, потом вчетвером. И когда старшему ребенку исполнилось шесть лет, случайно получилось так, что он пошел в ту самую берлинскую школу, в которую ездила моя мама весной 1992 года и в которой в 1998-м был я сам. История замкнулась. Получился идеальный круг, идеальнее невозможно себе представить.

Оглядываясь назад, я начал узнавать в бесконечной череде случайностей (нелинейный) узор, вплетенный в историю Европы и моей собственной страны

«Наша жизнь – это изнанка ковра, — писал Владимир Набоков. — Сам узор нам видеть не дано, только узелки. Но узор-то есть, и он великолепен». Оглядываясь назад, я начал узнавать в бесконечной череде случайностей (нелинейный) узор, вплетенный в историю Европы и моей собственной страны. Все это постепенно соединяется в медальоны, стреловидные листья и другие флористические рисунки, рассматривание которых доставляет мне большое удовольствие. Но ключевым узором (или как минимум узлом) в моем ковре стало вовсе не падение Берлинской стены и не распад Советского Союза. Даже если тут и есть какая-то причинно-следственная связь, таким узлом для меня навсегда останется моя зеленая куртка с шестью карманами. Даже с семью, если считать совсем малюсенький на внутренней стороне.

Леонид Климов в зеленой куртке, со старшим братом и собакой Джимом в 1990х годах / © личный архив

Леонид Климов изучал культурологию и литературоведение в Санкт-Петербурге. После защиты кандидатской диссертации закончил в Гамбурге магистратуру по специальности менеджмент в области культуры и СМИ. Вместе с Мартином Кросом стоял у истоков декодера и сейчас редактирует декодеровские гнозы и координирует проект dekoder-lab.